Главный в доме, конечно, Яша. Яше семь лет, и он в самом соку. В пору кошачьих турниров он бегает по всему Холую драный, зато всех забивает. Во многих домах села, даже за Тезой, растут молодые черные котяры.
Но правду сказать, и другие обитатели дома — в Холуе тоже не последние, и если мы с котофеичем, объятые печным теплом, уплываем в дрему черной декабрьской ночи, то у них — еще день.
Глава семьи — Александр Владимирович Чиркин, потомственный начальник шлюза старинной тезянской водной системы, уходит дежурить в казарму при плотине. Сын Володя передвинул для мамы стол на середину соседней комнаты под лампу, а сам сел рядом и затверделыми пальцами творит ей в блюдце сусальное золото, чтобы стало оно по густоте, как сметана.
Володе потом еще и с документами сидеть, потому что он — директор фабрики. А его мама, Екатерина Петровна, как ушла с фабрики на пенсию мастером, так мастерицей и осталась.
Обвязав голову платком и вглядываясь в широкую лупу на подставке, она медленными касаниями упругой колонковой кисточки выводит золотистые черты на почти уже готовой шкатулке.
Это Холуй — село художников.
 | |
| | |
 | |
Алексей Брюхов работает с колодками
| |
Лет тому уже тридцать с гаком, как юный ивановец Боря Новоселов
совершил необычайное путешествие.
В уездном городе Шуе, в виду огромной
колокольни, пронзившей небо могучим рогом, под самым мостом, Тезу
перемахнувшим пролетами на манер петербургских, Боря сел на крошечный
пароходик, и тот почухал вниз по реке.
Все было внове и захватывало
дух. Теза петляла, и за поворотами вырастали храмы — то не по-сельски
пышные, то легкие, вознесенные над кручей, и когда скрывался с глаз
один, то возникал другой; на шлюзах от рыжих деревянных казарм с белыми
колоннами — пушкинских еще времен — подбегали люди и впускали
пароходишко в узкий ящик да осаживали глубже человеческого роста; на
свайных сельских пристанях по трапу шагали бабы и мужики с неповторимо
живыми лицами; а леса по берегам были дремучи, как в сказке.
Сам Холуй,
куда пароходик въезжал как в улицу и плыл по луке меж набережными, где
красовались резные избушки, к деревянному разводному мосту и к молочно-белой Троицкой церкви, Боря тогда не увидел — стемнело.
По одиношенькому огоньку в пожарке нашел он художественную школу.
А едва хорошенько рассмотрел он Холуй — еще при купеческих двухэтажных
особняках и до столбов с проводами — так и понял Боря, заслуженный ныне
художник России Борис Кириллович Новоселов, что место это —- заколдованное, отсюда ему уже никуда не деться.
Кто теперь не знает Палеха, и кто теперь знает Холуй? А раньше? Беру
дореволюционный том «Россия.
Полное географическое описание нашего
отечества.» Вот Палех: «2000 жителей, большинство которых занимается
кустарным промыслом, а именно иконописью и изготовлением лубочных
картин».
А в тридцати верстах — «известная во всей России своими
промыслами слобода Холуй... Две церкви и до 3500 жителей...
промышленное и торговое значение слободы очень велико... иконопись и
изготовление лубочных картин... один из тех главных центров, откуда
выходят ходебщики или офени, разносящие по России произведения шуйского
и вязниковского уездов. Ярмарка слободы имеет также значение».
